***
В парке - табличка: 'В соответствии с состоянием (возрастом и болезнью) деревьев будет предприниматься их пересадка'.
И здесь конфликт поколений! Простой факт существования, даже растительного, и тот отмечен знаком гибели. Нет, дышать можно, только если забываешь, что ты жив.
***
Это было зимой, в Люксембургском саду, почти сразу же после открытия. В аллеях никого, кроме одной пары: он - худой, с иголочки одетый старик, она - молодая, деревенского вида. Туман лежал до того густой, что они даже вблизи выглядели призраками. Через каждые десять шагов парочка останавливалась, чтобы расцеловаться с такой поспешностью, как будто они увиделись только что. Счастье или отчаяние скрывалось за их неистовством в такой ранний, такой неподходящей для излияний час? И если они везде вели себя с такой раскованностью, то как они представляли себе интимную близость? Следя за ними, я говорил себе, что любая парная эквилибристика - чушь и дичь, но дичь своя, чушь особенная.
***
Невозможно знать, когда и в чем ты свободен, а когда и в чем закрепощен. Если всякий раз доискиваться до точной природы своих действий, дойдешь не до конца, а до головокружения. Из чего следует, что, если бы проблема свободы воли имела решение, философии незачем бы стало существовать.
***
Что-то от тебя зависит, а что-то нет, но как это разграничить? Я не возьмусь.
***
Никогда еще человека не возносили так высоко. Откуда могли прийти такие преувеличенные представления? Рожденный на Кипре, Зенон, прародитель стоицизма, был эллинизированным финикийцем и до конца жизни остался метеком. Антисфен, основатель кинической школы (стоики были ее облагороженной или вырожденной версией, как кому заблагорассудится), родился в Афинах от матери фракиянки. В их учениях чувствуется что-то явно негреческое, стиль мысли и жизни, восходящий к другим краям. Не исключено, что все разительное, все кричащее в развитой цивилизации принесено новоселами, иммигрантами, маргиналами, стремящимися блеснуть... короче говоря, изысканным сбродом.
***
Все, за что я брался, о чем я эти годы толковал, неотрывно от моей жизни. Я ничего не придумал, я был всего лишь секретарем собственных состояний.
***
Обладай волны сознанием, они решили бы, что не стоят на месте, что у них есть цель, что они движутся вперед, работают на благо Моря, и наверняка развели бы философию, столь же недалекую, как их усердие.
***
Примкнув или обособившись, приняв учение или отвергнув, мы все равно будем гордиться собой, с той лишь разницей, что в первом случае краснеть придется куда гуще, чем во втором, поскольку способность себя убедить лежит в основе едва ли не всех наших ошибок, равно как и всех унижений.
***
В промежутках, когда относишься к смерти с чувством превосходства, кажется, вырастаешь в собственных глазах. Напротив, оказываясь с ней лицом к лицу, униженный страхом, делаешься более похожим на себя, более глубоким, как всякий раз, когда перестаешь философствовать, позировать, врать.
***
Жизнь, более или менее, состоит из скуки, хотя именно в состоянии скуки, больше того - благодаря этому состоянию, понимаешь, чего она вправду стоит. Как только скука закрадывается в вас, как только вы склоняетесь перед ее незримым господством, все остальное теряет смысл. То же самое можно сказать про боль. Конечно. Только боль сосредоточена, а скука это мучение, которое не гнездится нигде, которое ни на чем не держится, которое неуловимо и пожирает изнутри. Чистейший пример распада, действия которого не чувствуешь, но который понемногу превращает вас в развалину, не вызывающую интереса у других, да, в общем, и у вас самого.
Этот беспредельно ранимый, заживо освежеванный человек с непонятной близорукостью удивляется, что его потомство внушает известную тревогу. Людям хрупким не стоило бы заводить детей, а уж если обзавелись, надо понимать, на какие угрызения себя обрекаешь.
***
Я полажу с собой в тот день, когда мысленно соглашусь на смерть, как соглашаются на званый ужин: с приятным отвращением.
***
Промахиваются все, кроме юмористов. Они одни бьют в цель, высмеивая пустоту всего серьезного - и даже всего смешного.
***
Дружба - это договор, соглашение. Двое молчаливо условливаются никогда не разглашать того, что на самом деле думают друг о друге. Своего рода союз на основе взаимной деликатности. Стоит одному из участников растрезвонить о недостатках другого, договор нарушен, союз расторгается. Никакая дружба не выдерживает, если один из партнеров перестает соблюдать правила игры. Иными словами, никакая дружба не переносит излишней искренности.
***
Человечество довольно долго терзалось, стоя перед выбором. Но с тех пор, как сама возможность выбирать упразднена и человек свыкся со своей неверной дорогой, он находит блаженство в непринадлежности ни к чему. Любой конфликт беспочвен и бессмыслен, так ради чего сражаться, мучиться, глодать себя? Но человек - животное, упорствующее в заблуждении: единожды пав жертвой сомнений и не находя больше радости в войне с ближним, он сосредоточивается на себе, чтобы уж тут, по крайней мере, тиранствовать вволю. Он доводит сомнение до бесконечности и, добавив пирронизму черноты, вслед за Паскалем превращает воздержание от суждений в безнадежный допрос.
***
Любым способом внести свой вклад в разрушение той или иной системы - вот к чему стремится тот, чью мысль высекает лишь противодействие и кто никогда не удовлетворится мыслью как таковой.
***
Состояния, причина которых понятна, не приносят плода, - обогащает, лишь что находит на нас неизвестно почему. И особенно это верно для любых крайностей - уныния или восторга, угрожающих самой неприкосновенности нашего разума.
***
Сделав какую-нибудь пакость, почти всегда чувствуешь себя подавленным. Но это ложная подавленность: едва ее ощутив, ты тут же раздуваешься от спеси, гордясь тем, что испытываешь такой благородный стыд, пусть даже неприятный.
***
На берегу моря пережевываю свои давние и свежие обиды. И тут же чувствую, до чего смешно заниматься собой, когда перед глазами зрелище такой широты. Немедленно меняю тему.
***
Непонятость или равнодушие окружающих сопровождаются явной удовлетворенностью, известной всем, кто работал, не получая отклика. Однако подобная удовлетворенность, вместе с подмешанным к ней чувством превосходства, мало-помалу слабеет, как выветривается со временем все, включая завышенные представления о себе, основа любых амбиций и любых трудов, долговечных или однодневок.
Лучший способ утешить несчастного - внушить, что он кем-то проклят. Подобная разновидность лести помогает переносить тяготы, ведь идея проклятия подразумевает избранность, отмеченность бедой. К любезностям чувствителен даже умирающий: самолюбие гаснет лишь вместе с сознанием, а то и переживает его, как случается во сне, когда чье-то угодничество перед нами доходит до такой степени, что мы вдруг просыпаемся от нестерпимого упоения и стыда.
***
Настоящий писатель пишет о людях, вещах и событиях, он не пишет о письме. Он пользуется словами, но не застревает на словах, не принимается их бесконечно пережевывать. Он - всё что угодно, только не анатом Слова. Препарировать язык - конек тех, кому нечего сказать и у кого нет ничего, кроме слов.
***
Как жаль, что нельзя добиться успехов в скромности! Я предавался этому занятию с немалым рвением, но достигал известного результата, только когда чувствовал себя совершенно без сил. Усталость проходила, и все жертвы оказывались впустую. Скромности следовало бы стать чуть менее естественной, иначе погоня за ней слишком изматывает.
***
Посреди ярмарки испытывать одиночество, которому позавидовали бы отцы-пустынники.
***
Всю жизнь мучаешься неотвязными болезнями и никого не в силах убедить в их реальности. Однако, подумав, понимаешь, что в этом есть своя справедливость: роль компанейского говоруна и вечного заводилы даром не даётся. Кому же придёт в голову, что бывают весёлые страдальцы?
***
Первостатейные святые не любят совершать чудеса и делают это поневоле, как будто их кто-то принуждает. Скорее всего, они опасаются впасть в грех гордыни, поддаться соблазну титанизма, желанию сравняться с Богом, присвоить себе Его полномочия.
***
Биться только над теми вещами, над которыми продолжал бы ломать голову даже в могиле.
***
Ведь что такое 'понять'? Постигнутое по-настоящему невозможно ни выразить, ни передать никому, даже себе, поэтому и умираешь, не догадываясь, что в тебе на самом деле таилось.
***
Люди, в любых обстоятельствах сохраняющие объективность, кажется, вышли за рамки нормального.
Что в них надломилось, что извращено? Узнать не удается, но догадываешься о какой-то глубокой травме, какой-то аномалии. Беспристрастность несовместима с волей к самоутверждению, да просто к существованию. Готовность признать чужие достоинства - тревожный симптом, преступление против естества.
***
X. совершенно потерял голову. Происходящее выбивает его из себя. Эта паника для меня - лучшее лекарство: вынужденный его успокаивать, пытаясь переубедить, подыскивая умиротворяющие доводы, я и сам успокаиваюсь. Хочешь справиться со своим сумасшествием - навещай тех, кто ещё безумней.
На похоронах К. я подумал: 'Вот наконец человек, который не нажил себе ни единого врага'. Он не был посредственностью, но, кажется, даже не подозревал о радости уязвить.
***
Послать кому-то свою книгу - всё равно что совершить кражу со взломом, вторгнуться в частную квартиру. Это значит посягнуть на его уединение, его святая святых, заставить человека отречься от себя, чтобы думать вашими мыслями.
***
Любая смелость - следствие неуравновешенности. Звери - а они, по определению, сама норма - всегда трусы, за исключением случаев, когда знают, что они сильней, а это трусость вдвойне.
***
Ненавидеть человека - значит желать, чтобы он был кем угодно, только не собой. Т. пишет, что любит меня, как никого на свете... и в то же время умоляет освободиться от навязчивых мыслей, избрать другой путь, переделать себя, разорвать всякую связь с собой прежним. Иными словами, перечеркивает само мое существование.
***
Я не раз убеждался, что после кошмара, в котором тебя убивают, засыпаешь гораздо быстрей, чем после того, где убиваешь ты. Убийце на заметку.
***
Пока готовят цикуту, Сократ учится играть на флейте. 'Зачем тебе это?' - спрашивают его. 'Чтобы научиться, прежде чем умру'. Если я решаюсь напомнить эти опошленные учебниками слова, то лишь потому, что в них для меня единственное серьезное оправдание воли к познанию - воли, не оставляющей человека даже на пороге смерти, как и в любой другой миг.
***
Христос, говорят нам, не был мудрецом, иначе не произнес бы во время Тайной вечери: 'Делайте так в память обо мне'. Мудрец никогда не говорит от своего имени: он выше личного.
Допустим. Только ведь Христос и не претендовал на подобную роль. Его принимали за бога, а это
заставляло прибегать к особому языку, в данном случае к языку личному.
***
Жить - уже плагиат.
***
Что такое страдание? Чувство, которое не хочет рассеяться. Честолюбивое чувство.
***
Пишут не тогда, когда есть что сказать, а когда не терпится сказать хоть что-нибудь.
Безумец, взявшийся за литературный труд - не важно, какой, - в глубине души не переносит ни малейшей критики в свой адрес. Сомнения слишком подтачивают его изнутри, чтобы он еще противостоял тем, которые приходят извне.
***
Мой старый знакомый, бродяга или, если угодно, бродячий музыкант, на какое-то время вернувшийся к родителям в Арденны, из-за пустяка резко поспорил с матерью, вышедшей на пенсию местной учительницей, которая собиралась к обедне. Тогда, выйдя из себя, внезапно побелев и утратив дар речи, она вдруг швыряет на пол шляпу, срывает пальто, жакет, юбку, белье, чулки и нагишом пускается в непристойную пляску перед мужем и сыном, прижавшимися к стене, ошарашенными и застывшими на месте, неспособными ни движением, ни словом остановить ее. Закончив представление, она рухнула в кресло и разрыдалась.
***
Париж просыпается. Ноябрьское, ещё тёмное утро: на улице Обсерватории пробует распеться какая-то птица, одна-единственная. Останавливаюсь послушать. Вдруг рядом заворчали. Где - непонятно. Наконец замечаю двух бродяг, дрыхнущих под грузовиком: должно быть, одному из них что-то приснилось. Очарования как не бывало. Бежать! В писсуаре у площади Сен-Сюльпис натыкаюсь на полуголую старушонку... Вскрикиваю от ужаса и бросаюсь в церковь, где горбатый священник, злобно посверкивая глазами, растолковывает полутора десятку бедняг всех возрастов, что конец мира неминуем и возмездие будет ужасным.
***
Упрощать в расчете на читателей - задача ложная. Благодарности вы не дождетесь. Понятное их отталкивает, они любят топтаться на месте, вязнуть, любят мучиться. Отсюда престиж путаников, отсюда бессмертие пустозвонства.